Новая экономическая социология (Л. Болтански)

Люк Болтански, как Латур и Каллон, собственно экономической социоло­гией не занимался, но для нас крайне важной является его фундаментальная ра­бота (совместно с Ив Кьяпелло) «Новый дух капитализма» (“Le nouvel esprit du capitalisme”, 1999). В 1970-е гг. Болтански работал совместно с Бурдье, который оказал на него существенное влияние, его ранние работы посвящены релятивист­ским и конструктивистским способам построения социальных групп — «Кадры: формирование социальной группы» (“ Les cadres: la formation d’un groupe social”, 1982); изменению моральных чувств в связи с новыми техническими условиями (удаленное, так сказать, страдание, с помощью телевидения и других средств) — “La souffrance a distance. Morale humanitaire, mcdias et politique”(1993), социаль­ным режимам критики и оправдания — «Социология критической способности» и «Об оправдании» (1991) (совместно с Лораном Тевено). В этой последней работе речь идет не о справедливости вообще (в духе Ролза или Уолцера), а о различных способах оправдания и придания оценки в различных сферах жизни. Эти сферы они описывают при помощи понятия гра­дов (cites): град вдохновения, град торговли, град славы, град домашний и град промышленный. В промышленном мире оценка и оправдание зависят от кри­терия эффективности, в домашнем мире уже не эффективность будет цениться,а преданность и лояльность и т. д. Все эти миры с их оценками сосуществуют,и проблема заключается в том, что одни критерии оценки переносятся в другие миры. Общественные конфликты и борьба за справедливость питаются этими пересекающимися режимами оправдания. Задача же социологии — в описании этих различных систем оценки и классификации. Оправданию капитализ­ма — почему люди принимают капитализм — посвящена и работа Болтански и Кьяпелло «Новый дух капитализма».

В этой работе о капитализме Болтански обращается к веберовскому понятию «дух капитализма». Но если у Вебера дух капитализма обозначал строй мышле­ния, этические нормы и моральные чувства, соответствующие капитализму, то Болтански под духом капитализма скорее понимает идеологию капитализма. Капитализм не может быть основан на прямом принуждении — он ведь ставит свободу как одно из своих оснований, поэтому ему нужна такая идеология, ко­торая привлекает тех индивидов, которые ему необходимы. Духом капитализма Болтански называет «идеологию, которая оправдывает приверженность людей капитализму», делая его чем-то привлекательным. Если Шумпетер настаивал, что капитализму не выжить главным образом потому, что он сам создает себе критику — интеллектуалов, выступающих против него, которые его и погубят, то Болтански подчеркивает обратную сторону критики. Именно она — крити­ка — дает возможность совершенствоваться капитализму, открывая ему пути выживания и гибко приспосабливая его к новым условиям. Если у Маркса дви­жущей силой капитализма были противоречия между производительными сила­ми и производственными отношениями, то у Болтански — противоречие между капитализмом и его критикой.

«Во многих отношениях капитализм является абсурдной системой: рабочие теряют право собственности на плоды своего труда, так же как и надежду работать иначе, чем в чьем-либо подчинении. Что касается капиталистов, то они обнару­живают себя вовлеченными в бесконечный и неустойчивый процесс. Для обеих сторон участие в капиталистическом процессе на удивление малооправдан­но», — пишет Болтански. Но почему же капитализм все еще существует? Значит, он опирается на определенные представления в умах множества людей, которые дают ему счастливую возможность быть оправданным. В этом смысле, чтобы мобилизовать людей, капитализм должен «включать в себя моральный аспект» — давать тем, кто его принимает, понятие и чувство справедливости и защищенности. Проблема в том, считает Болтански, что капитализм — систе­ма, которая не может насытиться, а человек может насытиться, капитализм об­ращается к людям, которые отнюдь не готовы пожертвовать всем для процесса капиталистического накопления. Поэтому капитализм должен предлагать людям еще и нечто такое, что не ограничено только накоплением — это инкорпо­рированные им моральные принципы. При этом капитализм вынужден хотя бы часть того, что он обещает, давать людям.

Рассматривая исторические состояния духа капитализма, Болтански от­мечает, что первые капиталистические предприятия конца XIX столетия стро­ились по принципу «града домашнего», в них главной была фигура хозяина-предпринимателя, этого «рыцаря индустрии», а выше всего ценилась преданность хозяину фирмы. Второй этап начинается с 30-х гг. XX в., здесь уже капитализм строился по принципам града промышленного — туг уже главной фигурой стал менеджер, который думает не о прибыли, как собственник или акционер, а о том, как правильно организовать производство и расширить выпуск продукции, здесь уже ценилась эффективность и четкая научная организация производства. Новый дух капитализма, возникающий в 1990-е гг., — это сетевой мир (или град) проектов глобализированного капитализма, в котором ценятся оригинальность, гибкость, умение создавать и поддерживать обширную сеть контактов и готов­ность сотрудничать с разными людьми.

Интересна и методология, которую применяет Болтански в исследовании духа капитализма, — нам кажется, почти полное совпадение по форме с пози­тивистским дюркгеймовским подходом к анализу разделения труда и солидар­ности. У Дюркгейма для выявления типов солидарности — механической и орга­нической — используются правовые документы (право отражает солидарность), и он выделяет виды права — репрессивное (уголовное) и реститутивное (административное). Так и Болтански для выявления изменения духа капитализма с 1960-х по 1990-е гг. обращается к эмпирическому материалу — это литература по менеджменту. Например, в 1960-е гг. категорически отрицается всякая се­мейственность или личные отношения (то есть отвергаются режимы оправдания «града домашнего» — типа, вот Форд и его родственники довели компанию до краха), а ценятся только безличные эффективные режимы — наемные дирек­тора, профессионалы и специалисты в эффективной организации. В 1990-е гг. уже отрицается принцип иерархичности организации; тот же гуру менеджмента Друкер, который в 1960-е гг. напирал на целевое управление, теперь продвига­ет тезис о компаниях «без верха и без низа»; теперь ценится сетевая организация — работа во временных командах, где нет единства времени или места, а принципом эффективности объявляется свобода и собственный интерес; теперь господином менеджмента является проект, а во главе него — личность, способ­ная своими идеями повести за собой; ценится оригинальность человека, которая позволяет ему завязывать все новые контакты, привлекая новых людей в свой проект, также цениться начинают личные отношения, ведь сеть всегда построе­на на крепких межличностных отношениях.

Итак, в этом сетевом и проектном мире разделение частной и профессио­нальной жизни стирается, личные персонализированные отношения получа­ют преимущества по сравнению с бюрократическими процедурами, меняется повседневная мораль в отношении денег — ценят теперь не столько деньги, сколько свободное время, которое позволяет эти деньги использовать; человеку сетевого мира не нужна собственность — он мобилен настолько, чтобы не об­ременять себя формой владения, для «легкого человека проектного града» достаточно пользования (в виде аренды, например). Требования к сетевому человеку неоднозначны: он должен быть гибким, способным меняться и перестраиваться, но в то же время быть самим собой и быть в чем-то профессионалом, чтобы быть востребованным.

Этот новый сетевой мир меняет понятие и структуру общества — оно уже не делится (хотя бы в сознании самих людей) на классы. Все больше рабочих причисляют себя к среднему (а не рабочему) классу, соответственно, стирается резкость противопоставления классов: у рабочего класса ясно, кто эксплуата­тор, а кто эксплуататор среднего класса? Этому процессу «уничтожения клас­сов» и изменения классового сознания подыгрывает и социология как наука, которая избавилась от макросоциальных противоречий классов и групп, пре­вратив общество в общество отдельных лиц. Однако капитализм не утрачивает своей имманентной черты — эксплуатации и доминирования. Просто формы эксплуатации меняются — возникают исключенные классы, те, кто потерялся в этом сетевом мире и лишен всяких социальных связей и капитала, им со­ответствующего. Исключенные по форме не являются чьими-то жертвами, они становятся просто невидимыми для общества и теряют свое жизненное существование. Но в сетевом мире появляются и сетевые дельцы (networkers), которые, пользуясь асимметрией распределения информации, могут созда­вать себе преимущественное положение, эксплуатируя сетевой капитал. Или, в более общем виде, более мобильные агенты сети эксплуатируют менее мо­бильных. Например, наивысшей мобильностью обладают транснациональные компании, которые используют этот «дифференциал перемещения» для доминирования над другими агентами экономического мира. В целом «несчастье маленьких людей составляет счастье сильных мира сего». Принуждение никуда не исчезло из нового мира — новые формы испытаний (при приеме на работу), новые формы трудового контроля (технические средства наблюдения делают мир тотального контроля и дисциплины, описываемый Фуко, реальностью) — оно просто поменяло свои качества.

Сетевой мир или проектный град характеризуется и собственными соци­альными проблемами; кроме новых форм сетевой эксплуатации, это касает­ся все большей распространенности краткосрочных социальных отношений в ущерб долгосрочным (например, в случае брака или дружбы), неопределен­ности в области социальных норм (во что верить?) и прогнозирования будуще­го (чего ждать?), нарастания одиночества, стрессовых ситуаций, наркомании и самоубийства.

Критика современного капитализма затрагивает разные аспекты: это требо­вание либерализации, это осуждение неподлинности товаров и массовости про­изводства, это осуждение эгоизма и требование человечности, это требование сочувствия, сострадания и помощи. В определенном смысле капитализм пытается включить в себя эти требования: например, осуждение массового характера и безличности производства (франкфуртской школой марксизма), что ведет к одномерности человека (Маркузе), так или иначе преодолевается: стандар­тизация и унификация дополняются распространением производства на заказ (вы заказываете стандартную модель автомобиля, но все его опции, выбираемые вами, делают его автомобилем для вас); унификация в сфере идеологии и мас­совых коммуникациях преодолевается огромным разнообразием источников идеологии и информации (например, число каналов телевидения и информация в Интернете делают невозможность монополию на идеологию); массовое про­изводство товаров питания дополняется возможностью покупать экологически чистые продукты ограниченных партий; массовый туризм заменяется индивидуальным и т. д.

Без критики капитализм имеет больше шансов стать источником социаль­ных проблем и напряженности, миссия критики в том, чтобы определить, в чем этот мир несправедлив. Что еще, кроме критики, поможет прийти нам к миру, который будет менее разрушителен в отношении человеческих судеб, спрашива­ет в заключение Болтански. С его позиции надо дать новый шанс критике, со­циальной и интеллектуальной, чтобы сократить социальное неравенство, при­нуждение и эксплуатацию в этом новом мире сетевых отношений.

В целом, завершая описание достижений современной экономической со­циологии, нам хотелось бы отметить, что мы рассмотрели только самую не­большую ее часть — много важных имен и теорий остались за пределами нашей книги, но мы надеемся, что показали самое важное. Французская социология Натура, Каллона и Болтански, в отличие от американской новой экономиче­ской социологии, не входит формально в направление «экономическая социо­логия», хотя их работы являются, на наш взгляд, самым интересным примене­нием социологического метода к анализу экономических процессов. Наверное, это свидетельствует о том, что экономическая социология сегодня является не единственной формой или институтом для социологического исследования эко­номики. Видимо, нет необходимости закреплять за экономической социологией исключительное право на социологическое исследование хозяйства. В будущем, наверное, границы между социологией и экономической социологией все боль­ше будут стираться. Однако в отличие от мнения Р. Сведберга, который в сво­ем анализе приходит к выводу, что современная экономическая социология определенно возродилась и ее будущее видится в розовом свете, мы бы скорее охарактеризовали современный период развития как временный подъем инте­реса к социально-экономической проблематике; вскоре, видимо, мода на эко­номическую социологию пройдет, количество публикаций стабилизируется на определенной отметке, что будет означать окончание этапа институционализа­ции экономической социологии.

Необходимо учитывать, что современное развитие экономической социоло­гии зависит от развития собственно социологии; если нет новых парадигм в об­щей социологии, вряд ли можно ждать нового от экономической социологии. Это, на наш взгляд, основная проблема в современном развитии экономической социологии. Другой фактор развития экономической социологии — ее интегра­ция с экономической наукой. Вот в этом направлении остаются еще не исполь­зованные резервы.